Сегодня годины мамы. Мы снова собрались в том же самом зале, что и год назад. На столах была все та же еда, тот же ядовито-розовый омерзительно холодный кисель. Те же люди. Я все так же не знаю более половины из них.

Снова громкие слова. Очень частые фразы «Да мы каждый день о ней вспоминаем». Да чтоб я сыром срала всю жизнь, если это так. У вас слишком много своих дел и проблем, чтобы думать даже о живом человеке, который рядом, не говоря уж о том, кто уже умер.

Все-таки я стала по-другому относиться к смерти. Сегодня было очень много разговоров о Рае, о Боге. «Леночка стопудово в Раю», — говорили одни. «Конечно, после всего, что она перенесла», — поддакивали вторые. Хорошо, что меня никто не спрашивал. Я думаю, что мама вернулась в то, из чего произошла. Она вернулась к Абсолюту, к Богу. Он — в каждой вещи. Моя мама теперь вокруг меня всегда, где бы я ни была. Я больше не плачу. Я, конечно, скучаю, но больше не проклинаю судьбу.

Я не могу смотреть на ее портрет. Я не могу найти этому объяснения.

И еще каждый раз, когда я стою на кладбище возле ее могилы, я понимаю: ее здесь нет. Нет, теоретически она конечно там, я же видела собственными глазами, как заколачивали гроб, в котором она была, и как потом его зарывали землей. Но нет там ее. И никого нет в своих могилах. И мне кажутся глупыми попытки общения с куском гранита. Обратитесь к чему-нибудь более красивому, что ли. Да и этот памятник. Я помню свою маму легкой, светлой, теплой. Никакой черный гранитный тяжеленный памятник, даже на котором набьют ее портрет, не передаст ни частички ее. Я бы предпочла посадить деревце, но меня, как обычно, никто не слушает.